Пакистан: Мы много о нем знаем? (5 часть)

Продолжаем рассказ жж-юзера se-boy о поездке в Пакистан: Уже второй день стояла неустойчивая погода. Утром было ясно, но вскоре гора заваривала очередной послеполуденный компот из низких туч, пока, правда, бесснежных, и туман подчеркивал невыразительную угрюмость пакистанского Кашмира, опуская серый потолок над и без того сужающейся долиной. Лишь на окрестных склонах глаз радовали пятна осени – лес кое-где был разноцветным, встречалась тревожно-красная трава да яркие лишайники на камнях.

Холодное дыхание восьмитысячника все сильнее сковывало наше дыхание, а черно-белый мир горы наконец предстал во всей красе – нам предстояло пересечь раскатанный шершавый язык ледника, края которого с нечеловеческой силой были когда-то отогнуты и вывернуты наружу вверх.

Предыдущие части: часть 1, часть 2, часть 3 и часть 4

Ледник. Ничто другое еще на подступах к восьмитысячнику не дает понять, насколько мир горы чужд человеческому. Когда, стоя на краю морены, обозреваешь четко очерченный в ширину и бесконечный в длину замерзший хаос под ногами, невольно задумываешься. То ли огромный дракон лежит на дне карьера и порою пошевеливает кожей на спине (ледник пусть медленно, но движется), то ли волны, беспорядочно беснующиеся в эпицентре урагана, внезапно застыли от холода ледяными горами, да сверху присыпал их некто серым толченым камнем…

Худо-бедно в этот мир вписываются местные жители – будто договорились с драконом, чтобы не сбрасывал он их, когда морщит кожу. Проводник Самандар Хан спокойно находит проходы между глыбами, пустотами, озерами и речками ледника. Благодаря ему у нас под ногами сравнительно твердая почва. Следом идет маленький носильщик Абдул, узкие сощуренные глаза придают его лицу немного лукавое выражение, будто он все время посмеивается и принимает жизнь с юмором, хотя за спиной тяжелая поклажа. Даже ослик, видно, знает, как вести себя здесь.

Сосредоточившись на том, чтобы не дай бог не оступиться и не улететь в очередную трещину, пробираюсь потихоньку вперед между горами изо льда, камнями величиной с дом, наваленными как попало, и думаю про вчерашний день.

Накануне после обеда, еще когда мы доскребывали ложками похлебку, сдабривая неприхотливый вкус купленным в Исламабаде сыром, подошел Абдул. Он присел на корточки в своей традиционной пакистанской одежде – длинная рубашка до колен наподобие юбки придавала ему некую бесшабашность – смотрел на нас и улыбался. Абдул не знал английского, лишь понимал некоторые слова, обращенные к нему, поэтому диалог сводился либо к нашим монологам, либо мы общались жестами.

Подождав, пока мы все съели, он забрал тарелки и ложки и направился к речке. Это было неожиданно, но терпеть подобное было решительно невозможно. С криками «Абдул, стой, мы сами помоем!» мы ринулись следом. Тарелки он не отдавал, и смеялся каждый раз, как мы пытались выдернуть их из рук. Смех его был мягкий и ласковый – так смеются взрослые, глядя, как у их ног копошатся дети. Мы беспомощно обернулись к Самандару, который с интересом следил за происходящим.

– Оставьте, это входит в его обязанности, – сказал он. – Носильщики в экспедициях всегда моют всю посуду, собирают дрова, делают костер и готовят еду.

«Ну уж дудки!, – подумали мы про себя, схватили еще несколько грязных тарелок, и отправились вслед за Абдулом. Я знал, что так действительно принято – носильщики не только несут твой груз и делают все вышеперечисленное, но даже стирают белье, о чем, помнится, в Непале рассказывала мне мерзкая швейцарская бабушка, которая в глаза говорила своему носильщику, что он дикарь, живущий в каменном веке. «Вы знаете, что можете отдать носильщику свое белье, и он его прекрасно постирает?» – наставляла она меня менторским тоном. За эту фразу хотелось плюнуть ей в лицо.

Однако то, что принято у европейских трекеров и альпинистов, нас с Ксюшей коробило, ибо не так воспитывали детей в стране Советов. Я потом неоднократно объяснял Самандару, что мы так не можем, и в конце концов мы отвоевали право мыть посуду по очереди.

Вода в реке, берущей начало где-то совсем недалеко на горе, была холодной настолько, что мыло не мылилось. Пришлось воспользоваться песком на берегу, чтобы смыть жир на тарелках, а потом долго-долго намыливать руки, ощущая, как из них начисто пропадает чувствительность. Руки Абдула, обесформленные годами тяжелой работы, были привычны к подобным невзгодам. Мы, например, за голову хватались, видя, как он снимает с огня котелок с закипевшей водой, беря его снизу за дно ладонью.

Улыбался он почти всегда, казалось, любые невзгоды пути для него развлечение. Улыбался, когда помогал ставить палатку, когда готовил еду, когда с неподъемным грузом медленно и верно в своем черном платье-рубашке взбирался по кручам ледника к перевалу. Казалось, жизнь его легка и беззаботна. Только потом мы узнали, что и у Абдула, и у второго носильщика Рахима у каждого по восемь детей… Что зарабатывают они много по местным меркам, когда работают в экспедициях или водят туристов, а на самом деле это даже грошами назвать нельзя… Что в другое время они, не разгибаясь, пашут в поле или вкалывают дома…

Много детей – это одновременно и беда, и радость. При высокой детской смертности, особенно здесь, где «доктор» – лишь красивое английское слово, абстракция, одним ребенком не обойтись. К тому же дети это опора в старости. Сначала всю семью обеспечивает отец, потом, когда он умирает, его обязанности берет на себя старший по возрасту – либо сын, либо брат отца, либо, скорее всего, муж старшей дочери, если в семье только девочки. Возможно, помогает община – в высокогорных деревнях люди представляют собой одну большую семью.

Но эти же дети, с другой стороны, проклятие Пакистана. Пятое по населенности государство в мире, пустыня, оно не может обеспечить всех своих граждан. Отсюда нищета, уровень грамотности среди мужчин только недавно перевалил за 50% (про женщин лучше не говорить). Постоянные войны (на западе раздираемый десятки лет войной Афганистан, на севере – Кашмир), в которых приходится принимать самое горячее участие, приводят на фоне радикализации ислама к жуткой ожесточенности и нетерпимости.

Меня давно занимал вопрос, чем, помимо чисто политических причин, обусловлены постоянные конфликты в «горячих точках»? Об этом особенно интересно размышлять, когда ты по этой горячей точке пробираешься с рюкзаком по леднику, тем более что идешь в нескольких километрах от пограничной «линии контроля», где обстановка всегда неспокойная. Однако гряда пяти- и шеститысячников по левую руку – надежный заслон от military people, как все время называет их наш проводник.

Понятно, что скученность людей приводит к напряженности; понятно, что на почве разных религий и национализма всходят цветы ненависти, и, как правило, это подогревается извне. При отсутствии подстрекателей люди разных вероисповеданий ухитряются жить в мире даже на небольшом клочке земли.

В последнее время все больше нападок на ислам со стороны людей других конфессий. Однако, во-первых, стоит помнить всегда одно самое правильное правило: религия не бывает плохой, плохи только те дураки, которые ее неправильно (читай – догматично) исповедуют. Это правило применимо ко всем без исключения видам религий, включая атеизм.

Во-вторых, никак не удается отделаться от мысли, что если эпоха крестовых походов в христианстве пришлась на времена щита и меча, то такая же эпоха в исламе, который на 600 лет моложе, пришлась на времена баллистических ракет и автомата Калашникова. Уж не знаю, какие крестовые походы были у более старых религий – индуизма и возникшего в противовес его жесткой кастовой системе буддизма.

Долгое время не хватало «в-третьих», но здесь ничего нельзя поделать, поскольку нужен математический склад ума, чтобы правильно рассмотреть статистические данные. Гуманитариям вроде меня это не дано. И вот это «в-третьих» нашлось, когда удалось узнать про Гуннара Гейнзона…

Немецкий социолог, экономист и исследователь геноцида Гуннар Гейнзон обнаружил интересную закономерность структуры общества, которую назвал «злокачественным приростом молодежи».

По Гейнзону, при стабильной мирной жизни должна соблюдаться определенная пропорция количества мужчин в возрасте 40–44 лет относительно мальчиков в возрасте до 4 лет. Отклонение в обе стороны дает демографический сбой и приводит к печальным результатам. Нормой Гейнзон называет соотношение 100 мужчин/80 мальчиков.

В том случае, когда количество мальчиков значительно больше, возникают предпосылки к масштабному насилию. К примеру, это Афганистан (100 мужчин/403 мальчика), Ирак (100 мужчин/351 мальчик) Сомали (100 мужчин/364 мальчика), сектор Газа (100/464). Сейчас в мире существует 67 стран со злокачественным приростом молодежи, и в 60 из них происходит либо массовый геноцид, либо гражданская война.

Что касается стран, в которых мальчиков меньше (Германия — 100/50 или Япония), то, пишет Гейнзон, они будут неспособны сопротивляться притоку молодежи из других стран. По сути, это потенциальные страны-жертвы.

Насилие происходит в тех обществах, где юноши от 15 до 29 лет составляют больше 30% от общего населения. Причины – религия или идеология (ислам, христианство или национализм, фашизм и проч.), то есть во имя чего вершится насилие, – несущественны.

Экономическая и гуманитарная помощь странам со злокачественным приростом молодежи не может предотвратить войны и террор. Наоборот, зачастую эта помощь является причиной насилия. Гуманитарка не в состоянии обеспечить людям нормальную жизнь и образование, она дает возможность влачить достаточно жалкое существование, при этом молодые люди чувствуют себя невостребованными.

Сейчас гигантский прирост молодежи зафиксирован в большей части мусульманского мира. В течение пяти поколений (1900–2000гг.) население здесь выросло со 150 млн до 1млрд 200 млн человек, т.е. больше чем на 800%.

Между 1988 и 2002гг. в развивающихся странах родились 900 млн сыновей, и горячие точки стали практически предсказуемы, пишет Гейнзон. Так, накануне талибского переворота в 1993г. население Афганистана выросло с 14 до 22 млн. В Ираке в 1950г. было 5 млн человек, а сейчас 25 млн, несмотря на постоянные войны в течение четверти столетия. Начиная с 1967г. население Западного берега и сектора Газа выросло с 450 тысяч до 3,3 млн, причем 47% из них моложе 15 лет.

Гейнзон приводит интересную параллель из прошлого. В 1500-х годах маленькие европейские страны, например, Португалия и Испания, начали завоевывать крупные регионы мира. Существует ошибочное убеждение, что это случилось из-за перенаселения. Однако перенаселения не было: в 1350г. население Испании составляло 9 млн человек, а в 1493г., когда начались завоевания, – только 6 млн.

Однако в этот период в семьях отмечалось внезапное увеличение числа детей. Коэффициент рождаемости повысился от 2–3 детей в семье до 6–7 детей после того, как в 1484г. указом Папы было объявлено, что искусственное ограничение рождаемости наказуемо смертью. В результате средний возраст населения, составлявший 28–30 лет в 1350г., снизился до 15 лет в 1493г. В семьях появилось слишком много мальчиков, не знавших, к чему приложить свои силы, и многие предпочли стать колонизаторами и завоевателями.

95% конкистадоров (в Испании их называли secundones – «вторые сыновья») были очень молоды. Религиозные бонзы внушали им, что они не убийцы, а борцы за справедливость, что обязаны уничтожать язычников и грешников с чистой совестью. Гейнзон называет этих завоевателей «христианистами», проводя аналогию с современными «исламистами».

Сейчас молодые люди ищут и с готовностью принимают любую идеологию, которая извиняет и освобождает их от ответственности. В условиях «злокачественного прироста молодежи» эта самая молодежь становится глуха к доводам рассудка и совести. Неправильные идеи не появляются из Священного писания, они создаются самими молодыми людьми, потому что им нужны неправильные идеи, чтобы оправдать свои действия. Либо, добавлю я от себя, эти идеи им подкидывают те, кто хочет держать их под контролем.

***

После ледника мы начали спускаться в долину по крутой и покатой, но хорошо протоптанной тропинке.

9. Здесь совершено некстати стали встречаться сепаратные ослики с грузом пахучего можжевельника. На этой высоте еще растут можжевеловые рощи, которые местное население пускает на дрова, а вот днем выше, чтобы набрать небольшую охапку дров, надо часами прочесывать окрестные склоны.

Спустившись к речке, мы увидели на том берегу очередной караванчик ешачков-дровоносцев, однако на этот раз в сопровождении погонщиков. Как потом выяснилось, вперед ушли самые покладистые из осликов, а оставшихся надо было силой запихивать в воду.

Проводник и носильщики сели и с предвкушением стали смотреть на погонщиков. Один из них перешел на другой берег и принимал животных, которых толчками и пинками двое оставшихся на этом берегу парней загоняли в воду. Ослики сопротивлялись ожесточенно и молча.

Но на этом счастье кончилось. Два ослика, перейдя речку, ухитрились избавиться от груза и радостно разбежались. Судя по их прыти, погонщикам придется ловить не один час. Нам же надо отправляться дальше.

За следующим изгибом реки наткнулись на ослика, который уже отбегал свое.

14. Лагерь разбили на краю разлившегося и пересохшего речного русла метрах в трехстах от деревни Латбу или Латобо (кто как называет), которая приютилась у огромного скального бруствера. За ним начинается Нанга Парбат. Сразу подошли местные жители в виде трех мужчин, Абдул замесил тесто на масле и на горелке моментально испек несколько лепешек чапати. За чаем потекла неспешная беседа на урду. Лепешки макались в растопленное масло гхи и отправлялись в рты с громки причмокиванием. Речь явно шла о смысле жизни, погоде и горе. Женщины на участках занимались уборкой урожая.

Абдул успел первым сказать, что сегодня моет посуду, поэтому мы с Ксюшей решили набрать дров – прошлой ночью они быстро кончились, и было очень холодно. В этот раз хотелось как следует посидеть у костра, поэтому сделали две ходки.

Под вечер захотелось Родины. Те, кто забирался в такие дали, прекрасно знает, что такое тоска по привычной пище. Кусочек родины с собой был в виде сырокопченой колбасы. Так как она содержала свинину, мы по молчаливому согласию решили ее не предлагать нашим пакистанским друзьям. Однако жрать ее втихаря под кустом можжевельника не хотелось, поэтому мы под предлогом отдохнуть забрались в палатку.

Ночью долго-долго сидели у костра и расспрашивали Самандара о жизни и обычаях Пакистана. Он в свою очередь расспрашивал нас. А на следующий день нам наконец-то улыбнулось солнце, и мир сразу изменился – другие краски, другие горы, безумно яркий свет.